Иосиф (Софронов)

Ф.И.О.:  Софронов Иван Яковлевич

Сан:  архимандрит

Место:  погребения: Новгородская область, Хвойненский р-н, д. Внуто, за алтарем Успенского храма

Дата рождения:  8.06. 1901 г. 20 век

Дата пострига:  1927 г. 20 век

Дата принятия сана:  1929 г. 20 век

Дата смерти:  16.08. 1993 г. 20 век

Церковная принадлежность Русская Православная Церковь

Биография Хроника жизни архимандрита Иосифа (составлена по его собственным рассказам, по материалам Св.-Тихоновского института и др. источникам): Родился 8 июня 1901 года в д. Лаврово Ефремовского уезда Тульской губернии [Св.Тих. ин-т указывает год рождения 1905, с примечанием: в следственном деле [Д.1] за 1949 г. о. Иосиф заявил, что в 1917-18 гг. его отец изменил его возраст на 5 лет, записав год рождения 1910, а не 1905 г., это был сделано, чтобы не взяли на службу в Красную Армию [Л.19.]]; 1906-1907 воспитанник Свято-Духовского монастыря Тульской губернии; С 1909 г. проживал в Ново-Иерусалимском монастыре; 1924 находился в монастыре Покрова Пресвятой Богородицы в Рязанской области [?]; 1927 пострижен в монашество [Св. Тих. ин-т указывает 1922 г. со знаком вопроса, как год пострижения в мантию и рукоположения во иеродиаконы и место пребывания с 1922 по 1929 — Ново-Иерусалимский монастырь]; 1929 рукоположен во иеродиакона епископом Липецким, 8 октября рукоположен во иеромонаха; 1929 назначен священником в церковь Рождества Пресвятой Богородицы в с. Солдатское Октябрьского р-на Тульской области [Св. Тих. ин-т: с 1929 по 1931 служил иеромонахом в соборе г. Ефремова, занимался миссионерской деятельностью; с 1931 по 1935 г. служил в Тульской области]; 1929 (1930?) арест; заключение в Соловецкий лагерь [Св. Тих. ин-т: арестован 4 января 1935 г. в Тульской области за сопротивление закрытию церкви в селе, в котором служил о. Иосиф; осужден Особым Совещанием при НКВД СССР 14 мая 1935 г. по ст. 58-10 УК РСФСР ("контрреволюционная агитация") и приговорен к 3 года ИТЛ; в следственном деле за 1935 г. проходит как Сапронов Иван Яковлевич, 1910 г. рождения [см. Д.Л.79.], это объяснялось тем, что его фамилия была написана по тульскому наречию]; 1935? расконвоирование и выход на поселение [Св. Тих. ин-т: место заключения с 1935 по 16 мая 1937 — Карелия, пос. Медвежья Гора, Беламоробалтийские лагеря, затем с 16 мая 1937 по 5 ноября 1941 г. — Карелия, пос. Медвежья Гора]; 1937? побег с двумя друзьями в Финляндию; 1937?-1946? жизнь в Финляндии; священник церкви Вознесения Христова в Финляндии [Св. Тих. ин-т: с 8 по 25 декабря 1941 г. заключен в тюрьме г. Сан Микель в Финляндии; с 25 декабря 1941 по октябрь 1944 г. находился в лагере для военнопленных г. Лапенрата в Финляндии]; 1946? возвращение в Советский Союз [Св. Тих. ин-т: 19 декабря 1944 г. прибыл в г. Валдай, где находился по март 1945 г., существуя на паек, который выдавался репатриированным гражданам]; 1946-1949? служение в Новгородской епархии, в Свято-Троицкой церкви в с. Подгощи [Св. Тих. ин-т: с 22 марта 1945 по 28 марта 1949 г. служил в Свято-Троицкая церковь с.Подгощи Шимский р. Новгородская области]; 1949?-1953? арест, допросы на Лубянке, заключение в тюрьму [Св. Тих. ин-т: 28 марта 1949 г. арестован в с. Подгощи. В постановлении на арест было сказано: "Находясь на временно оккупированной финнами территории, а затем в самой Финляндии Сафронов И.Я. с декабря 1941 года по декабрь 1944 года, служил священником в финских лагерях русских военнопленных № 6 г. Выборга и № 65 в г. Лапперанто, являлся активным пособником финских властей и проводил среди военнопленных антисоветскую агитацию, призывая их не возвращаться в Советский Союз". Из предъявленных обвинений о. Иосиф признал только сам факт службы священником в лагерях для военнопленных, остальные обвинения отверг. Осужден 26 ноября 1949 г. Военным трибуналом войск МВД Лениградской обл. по ст. 58-10 ч. II УК РСФСР ("во время проповедей и в беседах с прихожанами проводил антисоветскую агитацию"), приговор: 25 лет ИТЛ с поражением в правах на 5 лет с конфискацией имущества. Во время суда, когда было предоставлено последнее слово подсудимому, о. Иосиф сказал: "Как должно быть, так и будет, как суд находит нужным, так пусть и судит. Пускай на этом свете я буду страдать, но зато в загробном мире буду блаженствовать. Всевышний учит нас терпению, а потому я никого не проклинаю, если меня осудят". Касационная жалоба Сафронова И.Я. о снижении меры наказания была оставлена без удовлетворения. Находился в местах заключения: 28 марта 1949-1949 — тюрьма № 1 г. Новгорода, 26 сентября 1949-декабрь 1949 — Ленинград, внутрення тюрьма УМГБ (ул. Войкова, 25), декабрь 1949-24 октября 1955 — Северная ж. д., ст. Ерцево, Каргопольлаг. В 1955 г. комиссия по пересмотру дел, осужденных за контрреволюционную преступления, содержащиеся в лагерях, колониях и тюрьмах МВД СССР направила дело о. Иосифа в Военный Трибунал для пересмотра. 18 мая 1955 г. Военный трибунал Лениградского военного округа снизил срок наказания до 10 лет: "В соответствии со статьями Указа президиума Верховного Совета СССР от 17.09.1955 г. из-под стражи освободить со снятием судимости и поражения в правах"; 28 августа 1992 г. реабилитирован зам. прокурором Новгородской обл. по делу 1949 г.]; 1954?-1959? служение в Новгородской епархии [Св. Тих. ин-т: с 22 декабря 1955 по март 1958 г. вновь служил в Свято-Троицкой церкви с. Подгощи Шимского района Ленинградской области]; 1958 г. 1 апреля возведен в сан игумена; 1959?-1961? арест? [Св. Тих. ин-т: в 1959 г. приговорен к 3-м годам ИТЛ]; 1961 (по др. свед.: 1964) назначение настоятелем храма в Успегнский храм в дер. Внуто Хвойненского района Новгородской области; 1978 г. 29 апреля возведен в сан архимандрита; 1985-1986 арест, следственный изолятор тюрьмы Кресты, сумасшедший дом; 1986-1993 настоятель в дер. Внуто; 1992 г. 20 сентября совершил перенесение мощей преп. Никандра Городноезерского; 16 августа 1993 г. скончался около 9 часов вечера в дер. Внуто. Родился в крестьянской семье, хотя его отец стал военным и дослужился до звания старшего офицера (отцовский полк одно время был расквартирован в московском Кремле, там же проживало и все семейство). Их дальний родственник был епископом и проживал на покое в Ново-Иерусалимском монастыре. Как-то вся семье приехала погостить в монастырь и Ивану (ему было шесть лет) так понравилась служба, монастырское пение, что он убежал и спрятался, когда вся семья засобиралась обратно в Москву. Долго его разыскивали, а потом владыка сказал: "Оставьте, он поживет здесь, скоро заскучает, тогда и заберете". Но случилось не так — когда за Иваном приехали через две недели, он категорически отказался возвращаться обратно и его оставили пока в монастыре. Ваня учился пению в монастырском хоре, а также проявил недюжинный талант в золотошвейном деле (это мастерство через много лет спасло ему жизнь в Соловецком лагере). Перед самой войной, одиннадцатилетним подростком Ваня посетил Рим, Ватикан, где участвовал в конкурсе церковных хоров. Хор, который приехал из России выиграл конкурс, и участники хора были награждены поездкой на Святую Землю, в Сирию. Российскую делегацию в Италии возглавлял будущий священномученик митрополит Владимир (Богоявленский). Но в период совершеннолетия Иван, видимо, не был лишен некоторых сомнений по поводу своего будущего. Занесло его семнадцатилетним пареньком даже в Красную Армию. "Коня отобрали, а меня, по молодости лет выгнали", — так вспоминал отец Иосиф. Окончательный выбор он сделал, когда родители нашли ему невесту. Это было в период начинающегося НЭПа и невеста была дочерью местного кабатчика. В день, когда должны были быть устроены смотрины, Иван послал в дом кабатчика своего младшего брата, чтобы тот как-то потянул время, не дал возможности родителям броситься на его поиски, а сам, собрав кое-какие вещички, поспешил на поезд и уехал в Новоиерусалимский монастырь. "Он хотел сделать из меня бесплатного вышибалу в своем кабаке", — говорил батюшка про отца своей невесты. Родители очень переживали его отъезд, тем более, что какая же монастырская жизнь в 1920-е годы? Официально Ново-Иерусалимский монастырь закрылся в 1919 году, но на его территории организовалась сельскохозяйственная артель из монахов. По рассказам отца Иосифа, он был в монастыре во время его разгрома в 18-19 годах. "Приехали комиссары-евреи. В монастыре было несколько монахов еврейской национальности. Их первых вывели из монастыря и расстреляли". После этого разгрома послушник Иван и вернулся к себе на родину, в Тульскую губернию. Но в двадцатые годы монастырская жизнь в артели как-то восстановилась. Продолжалось это до 1928 года, когда в монастырь приехал Сталин. Походил, все осмотрел и сказал Кагановичу, так чтобы все слышали: "Ты видишь, как раньше строили? Еще сто лет и больше простоит!". Через несколько дней после визита Сталина в монастырь приехали чекисты и выгнали вон всех бывших монахов. Иеромонах Иосиф в 1929 году вернулся к себе на родину, в Тульскую область и там же был арестован и через некоторое время заключен в лагерь в Соловецком монастыре. (Рассказывал отец Иосиф о Соловецком монастыре очень много: и о Секирной горе, и о знаменитых заключенных, с которыми ему приходилось там видеться. Когда в 1988 году мы были вместе с отцом Иосифом в Даниловом монастыре, ему на глаза попался портрет отца Павла Флоренского. "А-а, вижу-вижу, знакомая личность", — сказал батюшка. Но, большей частью, эти рассказы не очень запомнились, поскольку волна публикаций о знаменитом лагере несколько затмила батюшкины рассказы). В 1933-34 (?) часть соловецких узников должна была быть вывезена на Магадан. В число этих узников попал и отец Иосиф. "На следующий день нас должны были уже отправить, а накануне к нам привезли партию уголовников. Многое я повидал в тюрьме, — рассказывал батюшка, — но таких страшных, отпетых личностей не встречал доселе никогда. Они выдергивали нас, политических, с мест, приставляли ножи к горлу и отбирали все, что у нас было. Я забился в какой-то самый дальний угол, весь трясся, и молился Пресвятой Богородице. Именно с этими урками мы должны были по этапу завтра отправляться на Магадан. И вдруг, — о чудо! Прибегает охранник и кричит: где тут Софронов? К начальнику лагеря! Дело в том, что в лагере вдруг пригодилось мое золотошвейное мастерство. Я как-то вышил начальнику лагеря одеяло, изобразив во всю ширь огромного красного петуха. Ему это одеяло страшно понравилось и вот теперь, перед самой отправкой он про меня вспомнил: где же мой золотошвей? Так я остался в лагере, а вскоре срок мой кончился и меня отправили на материк, на поселение". На поселении у отца Иосифа появились два товарища — один художник, а второй в будущем стал священником. И вот втроем они решили, что добром это поселение не кончится, и их обязательно опять арестуют. Дело в том, что не так далеко от их поселения проходила граница с Финляндией. Летом они начали готовить побег. Несмотря на голод, начали откладывать продукты. Решили бежать в сентябре, чтобы успеть до наступления холодов. Сам побег прошел отлично, так как их особенно никто и не охранял. Но дальше случилось несчастье. Они заблудились. Отец Иосиф рассказывал, что он не раз потом смотрел карты этой местности и там было ясно видно, что они ходили огромными кругами. Озера, сопки, все одинаковое, вот они и сбивались с пути. Через некоторое время кончились продукты и они стали питаться тем, что находили в лесу. Они потеряли счет времени, совершенно обессилили, и только шли, шли и шли. Наконец, наступил момент, когда они поняли, что дальше идти не могут. Они забрались на какую-то сопку и на обрывках бумаги составили на себя поминанье — фамилии, имена, и спрятали рядом, поскольку кругом бродили медведи и от их несчастных тел вмиг бы ничего не осталось. Прижавшись к друг другу, они заснули. И тут художнику, он был самый чистый из нас, — всегда говорил отец Иосиф, — приснился сон, какая-то чудная рука, которая показала направление, и голос, сказавший, что надо пройти совсем немного. Отец Иосиф всегда говорил, и все втроем они были уверены, что спасла их Богородица. Они спустились с сопки, прошли несколько сот метров и оказались у речки, а на берегу стояла лодка, на дне которой плескалось несколько рыбин. Мы сели в лодку, заглатывая, одновременно прямо живьем рыбу и переправились на другой берег. А на другом берегу, мы прямо тут же наткнулись на финскую пограничную стражу. Вот мы выходим втроем из-за деревьев, и видим метрах в тридцати финских солдат и начинаем им махать руками. А с финнами происходит что-то странное — они вроде бы как напуганы и чуть ли не собираются в нас стрелять. Еще бы! Они ведь приняли нас за медведей! Как потом оказалось, бродили мы по лесу около трех месяцев. Одежда на нас изорвалась и висела клочьями, мы обросли бородами, волосы стояли дыбом от грязи и мелких сучков. А в волосах шевелились мириады вшей. Нас немедленно отправили в финский военный городок, где помыли, постригли, и положили в местную лекарню. Доктор прописал нам по ложечке бульона, — иначе мы можем сразу умереть от обильной пищи. А я все думал, — говорил отец Иосиф, — а как же рыба, которой мы наглотались? В общей сложности мы провели в этом финском военном городке около двух месяцев. Первый месяц нас лечили, а военная разведка проверяла достоверность нашего рассказа. Потом, когда все подтвердилось, нам предоставили большую свободу и вскоре переправили в Хельсинки. Глубокое потрясение, которое мы пережили во время побега, а также чудесное избавление, заставили одного из нас вскоре принять священнический сан. "Этот мой товарищ, — рассказывал отец Иосиф, — вернулся после войны в Россию и погиб в лагере. А другой, художник, стал верующим человеком, но остался на Западе". В Финляндии иеромонах Иосиф работал в лагере, с русскими военнопленными. Бывал в Париже (ездил к митрополиту Евлогию за святым миром). "И как же быстро забылись все ужасы, пережитые в Советском Союзе! После призыва патриарха Алексия возвращаться в Россию для возрождения Церкви, нас собралось двадцать священников и мы стали решать: ехать, или нет. Решили, что поедут трое, выяснят все на месте, а потом, напишут и паролем передадут можно ли ехать. Жребий выпал на меня. В это время среди русской эмиграции прошла кампания по сбору средств для помощи разрушенной войной России. Был собран целый вагон различных ценных вещей. Вот с этим вагоном я и прикатил на Родину. Интересно, что среди собранных эмигрантами вещей были роскошные напольные часы. Эти часы я потом случайно увидел в здании исполкома Ленинградской области". После возвращения в Советский Союз, отец Иосиф пришел к митрополиту Ленинградскому Григорию представляться, тот же принял его за представителя эмиграции, "голубой крови" и стал разговаривать чуть ли не по французски. А отец Иосиф долго не мог понять в чем дело, а потом говорит: "Да я свой, владыко, тульский, чаевник я". Отец Иосиф был назначен приходским священником в Псковскую епархию. И все равно, даже через несколько месяцев жизни в епархии, он не мог решить, какое же письмо посылать ждущим в эмиграции священникам. От одного из верных прихожан отец Иосиф узнал, что начальник местной милиции — тайный верующий. И решил пойти посоветоваться. Ночью, хоронясь от прохожих, отец Иосиф пришел домой к начальнику милиции и изложил свое дело. "Забудь. Вообще никуда не пиши, если не хочешь попасть под топор", — сказал милиционер. Но ареста отцу Иосифу, "эмигранту", избежать не удалось. В 1949 году он был арестован и доставлен в Москву, на Лубянку. (Когда батюшка показывал фотографии из своего архива, он всегда останавливался на той, где были изображены несколько священников, служивших в Псковской епархии в конце 40-х годов. "А вот этот," — говорил батюшка, — "на нас доносы писал"). Следователи на Лубянке были вежливые, не то что в тридцатые годы, но срок оформили быстро. После смерти Сталина отец Иосиф вернулся на службу в Ленинградскую епархию. В 1985 году отца Иосифа догнала волна репрессий, поднятая Андроповым. Он давно раздражал местные власти. Своими проповедями, поминаньем царской семьи за литургией, колокольным звоном. На многие десятки километров не было ни одного храма, тишь и благодать. А тут, как бельмо на глазу. И ему все припомнили. Как-то ночью нагрянули чекисты, милиция, местные власти, произвели обыск, нашли незарегистрированное ружье (батюшка завел его после того, как храм пытались несколько раз ограбить). Храм и дом опечатали, а батюшку увезли, и поместили в КПЗ на станции Хвойная. Местная шпана, с которой он сидел, все приставала: ей дед, расскажи про царя. Вскоре его перевезли в Ленинград и поместили в тюрьму Кресты. В деле его ничего не было, и местные следователи-чекисты это ясно видели. Но затем его внезапно вывезли из Ленинграда и посадили в сумасшедший дом. Батюшка потом говорил, что они просто не захотели подставлять своих коллег из области и решили спрятать его подальше. Восемьдесят лет старику, — сколько он там протянет? Но эта история внезапно стала известна на Западе. К отцу Иосифу в это время ездила группа молодых прихожан из Ленинграда, и кто-то из них пустил эту историю по правозащитным каналам. А вскоре про нее стали рассказывать западные радиостанции. Ведь история была вопиющая, — старика-священника без суда запрятали в сумасшедший дом. Корреспондент Би-Би-Си дозвонился в Московскую Патриархию, в Чистый переулок. Рассказал то, что случилось с архимандритом Иосифом, и попросил прокомментировать ситуацию. Чиновник все выслушал, и попросил немного обождать у телефона. Затем подошел вновь и произнес одну фразу: в Русской Православной Церкви такого архимандрита нет. В то время кафедру Ленинградского митрополита занимал будущий патриарх Алексий. Как рассказывал отец Иосиф, он вмешался и батюшку освободили. "Вдруг пришел служитель и сказал: собирай вещички. Меня подвели к большим воротам, и прапорщик из охраны стал открывать их. Куда переводят-то? — спросил я. А он, открыв ворота, подтолкнул меня к выходу и сказал: Домой, домой иди, батя. Я вышел и заплакал". Год просидел в тюрьме и сумасшедшем доме отец Иосиф. Шла уже горбачевская эпоха. И этот год, как последний привет, который прислала отцу Иосифу советская власть. Около двадцати лет провел он в лагерях и тюрьмах, но власть словно не хотела его отпускать и догнала уже на самом своем излете. Вернулся отец Иосиф во Внуто, в разоренное гнездо. Церковь и дом были ограблены, многие иконы и вещи исчезли. Питерские прихожане, видимо испугавшись, перестали ездить, а во Внуто, к тому времени почти не осталось населения. Попробуй, восстанови все это хозяйство в такой бедности. Батюшка радовался в то время каждой банке консервов, каждой пачке крупы и сахара (любил он кусковой). Среди деяний отца Иосифа в последние годы его жизни — обретение мощей местного святого, преподобного Никандра Городноезерского. В десяти километрах от деревни Внуто, рядом с разрушенной церковью было заброшенное старинное кладбище, на котором находился старинный могильный камень с надписью, гласящей, что здесь похоронен преподобный Никандр. Как рассказывал отец Иосиф, ему как-то приснился сон, где было ясно сказано, что он должен перенести мощи преподобного в свою церковь. Взяв благословение у местного епископа, отец Иосиф собрал команду из нескольких прихожан, и вместе с ними раскопал могилу преподобного. Сверху в могиле оказались останки какого-то монаха, но батюшка однозначно заявил, что во сне ему было указано, что преподобный лежит ниже. И действительно, ниже оказалось еще одно захоронение. Так были обретены останки покровителя края. Святые мощи были перенесены на руках в храм и помещены в деревянную раку, специально заказанную отцом Иосифом. Отдельные воспоминания Его рассказы Сейчас бы мы не о том спрашивали, тогда нас, прежде всего, интересовали лагерные истории, знаменитые люди, которые встречались на его пути. Рассказчик он был великолепный, с неподражаемым юмором, с феноменальным знанием жизни и людей. Отсюда и мгновенные, в двух словах, характеристики и особая, кажущаяся полной, скупость речи. Вместе с тем, его речь была не лишена настоящего художественного драматизма, и отдельные истории запечатлевались у слушателей на всю жизнь. И, конечно, ему был присущ особый артистизм, в самом хорошем понимании этого слова (помню, на каком-то большом празднике, кажется на Успении, он произносил проповедь после литургии, и, обращаясь к женщинам, и одновременно их обвиняя (к тем, кого не было в данный момент в храме), сказал: вот что они сейчас делают, чем занимаются целое утро? Переставляют кастрюли с места на место? И показал руками, как именно они это делают). Некоторые события своей жизни он пересказывал при мне не один раз, а часть его жизни оставалась как бы всегда за кадром. Например, период жизни за границей практически никогда им полно не освящался. Надо сказать, что, рассказывая, он соблюдал хронологию, шел от детства к нашим дням, но о чем именно умалчивал? Нельзя забывать, что перед нами сидел старый зэк и считал ли он необходимым, живучи еще в Советском Союзе, посвящать нас в подробности своих скитаний за границей? Вместе с тем, нельзя было не заметить, что его рассказы об одном и том же, рассказанные в разное время, сильно отличаются друг от друга. Я не хотел бы заниматься каким-то осмыслением того, почему так происходило, где тут был миф, а где правда. Мне хотелось бы, чтобы эти истории оставались просто рассказами батюшки отца Иосифа и нашими рассказами о нем. Здоровье Отец Иосиф был маленького роста, но очень сильный. Когда в середине 80-х он последний раз делал ремонт в храме, то упал с крыши. Ну, все, — говорил батюшка, — пришел мой последний час. А потом полежал дома недельки две, покряхтел, и ничего, все обошлось. Советская власть. Кто виноват? Этот вопрос тогда был очень актуален и вмещал в себя очень многое. Как большевики могли придти к власти, и как допустил это народ, как сам народ дошел до безбожия и т.д. И ответ у отца Иосифа был однозначный: попы! И сам вспоминал такой случай из своего, очень далекого детства: на Пасху, в само Светлое Воскресенье, все пришли поздравлять местного священника с праздником. Все шли гуськом, друг за дружкой и каждый вручал какой-нибудь подарок. Дошла очередь до глубокой старухи, и она протянула денежку, но видно очень маленькую, копейку или что. Тут вдруг священник как закричит на старуху, как затопает ногами. "Ты что" — кричит, — "издеваешься?". Да и запустил эту копейку по храму. А со мной рядом, вспоминал отец Иосиф, стоял немолодой уже крестьянин. Так вот он, как это все увидел, сплюнул так смачно и пошел вон из храма. Батюшка дома Совершенно поражал в батюшке, нас, его слушателей, этот контраст: деревня, медвежий угол, совершенно крестьянский, негородской батюшка, и вдруг: сидим, смотрим телевизор, новости, военные действия в Сирии, батюшка подложил руку под щеку и говорит: "Ай-ай, какую же красоту разрушают, какая там природа и т.д.". "Батюшка, да Вам-то что?" "Ну как же, — я же мальчонкой по тем холмам бегал". Немая пауза. И начинается рассказ про путешествие в Италию. А далее — митрополит Евлогий, Париж, Хельсинки, эмиграция. Впору тут головушке нашей закружиться. Кстати, батюшка вообще любил смотреть телевизор. Новости, кино. Он как-то это иначе воспринимал. Как какую-то сферу познания, что ли. С другой стороны, очень любил иронизировать над тем, что слышал. Радио поет: "...Я другой такой страны не знаю, где так вольно ...". Батюшка, проходя мимо, на секунду прислушивается: "Вот именно, что не з н а е т". Очень любил слушать Би-Би-Си. Ночь, лето, тепло (конец 80-х). Лежу на сеновале. Батюшка ходил к храму и теперь спускается с горки к дому. Вдруг мощные позывные окончания новостей на Би-Би-Си и голос из транзистора, с которым идет батюшка: Сева-Сева Новгородцев, Голос Ландон, Бе-Бе-Си. Патриархи Батюшка очень почитал наших патриархов, кроме патриарха Сергия (Страгородского). Портреты всех патриархов висели у него дома, кроме портрета Сергия. Не любил его и отзывался всегда очень плохо. Рассказывал: "большинство паствы все прекрасно понимали и были тихоновцами. Бывало сидит старая бабулька и все бормочет: Тихон, Тихон...". Московские монастыри В 88 году батюшка приехал в Москву, и мы поехали показывать ему вновь отстроенный Данилов монастырь. Батюшка походил по мраморным ступенькам. Мы к нему. Ну, как? "Шик-аааа-рно". С таким подтекстом в голосе. Повели батюшку пить чай в Синодальную библиотеку. Там в то время сидел игумен Иннокентий Павлов. Так он батюшке и слова сказать не дал. Все говорил-говорил. Про какую-то статью в журнале "Огонек". Удивительным было его посещение Донского монастыря. Тогда служба была только в Малом Соборе, а Большой был закрыт и туда никого не пускали. В монастыре, помимо музея, сидели различные конторы. Когда мы туда приехали (днем, и службы никакой не было), вдруг, откуда ни возьмись появился какой-то человек, который открыл буквально все помещения, куда захотел пойти отец Иосиф — и Большой Собор, и келью патриарха Тихона в надвратной церкви. Прямо как по волшебству. Тогда же отец Иосиф приезжал в Сергиеву Лавру и пожил там несколько дней. Познакомился с тамошними монахами. "Отец Иосиф, а как вам архимандрит Кирилл Павлов?" "Добрый человек", — ответил батюшка. Московское духовенство Вообще, к московскому духовенству он относился с нескрываемой иронией. Помню, пришел батюшка к концу литургии в храм Воскресения Словущего в Брюсов переулок. Все видят — старец, непростой человек и стали подходить к нему за благословением, в том числе и духовенство. А он так стоял и несколько иронически улыбался. Потом вышел из храма и говорит: "прибежал за пять минут до начала, поручи надел и давай служить литургию". И так руками показывает, как священник это делает. Эти упреки были, безусловно, не всегда справедливы, но они очень хорошо отражали, во-первых, ситуацию конца 80-х годов, а во-вторых, мировоззрение, если так можно выразиться, самого батюшки. Ситуацию они отражали, потому что между московским духовенством и деревенским (особенно из северных районов России) в то время пролегала непроходимая пропасть. Московское священство жило сравнительно благополучно, а деревенские священники часто в буквальном смысле голодали. Что же касается мировоззрения... Самое главное в жизни отца Иосифа был храм, богослужение, благолепие. Ведь помощников тогда не было в глухой деревне и все-все держалось только на нем. И хозяйство, и церковное пение. Помню, на какой-то праздник приехал к нему хор семинаристов из Питера. Боже, как же он был счастлив! Вышел в конце службы с крестом и говорит: "мне ничего делать не надо было, хоть руки складывай на груди и так всю службу стой". Поэтому и любое непочтительное отношение к службе он не выносил и страшно раздражался. И здесь сказывалось, конечно, вообще отношение деревенского жителя к городскому. Все мы были в его глазах такие неумехи, какие-то уроды, у которых не из того места растут руки. Отсюда и такое отношение к московскому священству. Ново-Иерусалимский монастырь В последний раз отец Иосиф был в Москве в конце 40-х годов. После возвращения в Советский Союз он при первой же возможности поехал в Москву, чтобы посетить Ново-Иерусалимский монастырь. Приехал, но как дошел до того места, откуда виден монастырь и увидел, что нет ни колокольни, ни собора, так развернулся и уехал обратно. И вот в 1988 году, через шестьдесят без малого лет, мы приехали с отцом Иосифом вновь в Ново-Иерусалимский монастырь. Надо сказать, что батюшка был совершенно спокоен, и вел себя как-то по-хозяйски. Мы обошли весь монастырь. Он показал окошко, где была его келья, рассказывал, как мерзли все на Светлое Воскресенье в не отапливаемом Воскресенском соборе, погуляли в Гефсиманском саду, сходили на Иордан. За монастырской стеной батюшка помолился у места, где большевики расстреливали монахов. Когда мы осматривали собор, к нам подошел молодой человек, музейный служитель, послушал наши разговоры, а потом говорит: "Я слышал, что где-то на Севере еще живет последний из оставшихся в живых монахов Ново-Иерусалимского монастыря". Потом он пошел по делам, а мы продолжили прогулку. И вот, когда мы уже садились в машину, чтобы возвращаться в Москву, смотрим, — бежит этот служитель и еще издалека кричит: "Стойте, стойте! Батюшка, я понял, Вы и есть тот самый монах!" Как батюшка выглядел Батюшка практически не признавал светской одежды и всегда, в том числе и во время путешествия по Москве, ходил в подряснике, а на голове носил скуфеечку. Может быть, кто-то и не знает уже, что это был не только определенный общественный вызов, но и дело небезопасное, — можно было и в милицию попасть. Но что милиция! Наш советский народ был похуже всякой милиции. Из Москвы батюшка собрался ехать к своей прихожанке, которую он потом постриг в монахини. Приезжаем на Казанский вокзал, идем по перрону, вдруг прямо перед батюшкой возникает пьяная морда и как с хохотом заорет: "Смотрите, поп!" Отец Иосиф даже глазом не моргнул. Мы начали беспокоиться, — как же он будет ехать в общем вагоне с такой-то публикой? Заносим батюшкины вещи, а там несколько попутчиц — женщин средних лет, они сразу же: "Батюшка, давайте Ваши вещи сюда, да Вам здесь будет удобнее…". Смотрю, батюшка плечи расправил и так с удовольствием стал устраиваться. Нет, мир не без добрых людей! Католики Иногда батюшка поражал нас своими воззрениями и поступками идущими, как казалось, в разрез со всем, что мы усваивали тогда в Церкви. Однажды мы долго выслушывали его гневные филиппики про погибающий Запад, и про католиков, которые, ударившись в ересь, завели народы Европы в тупик. И вдруг как-то батюшка объявляет, что у него после литургии будет венчание. Нас он на него не позвал, но после, за трапезой, с удовольствием рассказал, что венчалась очень интересная пара. Муж — поляк, католик, она — русская, православная. Тут же возник вопрос: а как же вы их, мол, венчали? А очень просто, — ответил батюшка, — по православному обряду. У нас и католиков ведь все одно и тоже. Сила благословения Мы все, посещающие достаточно регулярно батюшку, и казалось, хорошо его знающие, тем не менее, перед ним трепетали. Иной раз и уехать спешишь побыстрее, чтобы не длить больше эту муку. Но были среди нас и особо стойкие (хотя, по чести, один наш товарищ, сейчас протоиерей в Подмосковье, совершенно иначе переживал батюшкин гнев; он вызывал у него приступы смешливости). И такой особо стойкий остался, когда все уехали, с батюшкой один на один. И сразу же запросился на рыбалку. Батюшка благословил. Надо сказать, что озер вокруг много, есть большие и маленькие, но рыбы в них что-то было не видать. А он пошел на самое маленькое, лесное, полностью безнадежное озерцо. Поплевал, закинул спиннинг, и сразу вытащил щуку. Еще раз закинул и вытащил еще рыбину. Принес батюшке, а уж тот его хвалил, да нахваливал, мол, давно ушицы хотел поесть. Наше неразумие и батюшкина наука Но история на этом не закончилась. Батюшку сморил послеобеденный сон, а наш знакомец решил уж отличиться по полной, — сварить на вечер уху. И так все хорошо пошло, и уха сварилась отличная, и сели они ее кушать вечером в отличном расположении духа. А когда, поев, стали добирать остатки рыбы из кастрюли, тут батюшка и спрашивает: рыбу-то я вижу, а головы то от нее где? И тут рыбак понял, что наступила катастрофа. Головы-то он выбросил, прежде чем варить уху. Ну, тут ему было все сказано, и про наши головы, которые растут неизвестно откуда и зачем и т. д. Забавно, то, что, я, например, рыбак никакой, но головы в этой ситуации никогда бы не выбросил, а знакомец этот был рыбак тертый, где только рыбу не ловил, и какую! Но вот, поди ж ты. Но и этим наука не кончилась. Накануне в храме стало кончаться лампадное масло, и батюшка попросил моего знакомого, назовем его Саша, помочь ему докатить бочку с маслом в храм. У батюшки дома стояло несколько огромных железных бочек с маслом, и вот одну из них они вместе, с огромным трудом докатили в гору, в храм. Затем прошло время, и они легли отдохнуть. И тут Александр представляет: встает батюшка после сна, а не только эта одна, но и все бочки уже на горе, в храме. Сказано, сделано. Надрывая живот, и представляя во всех красках картину батюшкиного удовольствия, он таки дотаскивает бочки до вершины горы. Дальше встает батюшка, идет в храм, видит бочки... Это что такое? А кто велел?! Немедленно бочки назад, в дом! Вы когда-нибудь тащили тяжелые бочки не в гору, а с горы?! Приезжие Приезжали к батюшке разные люди, он всех принимал, но особенно никого не выделял. Но была особенная порода прихожан, молодых, ретивых, которые начинали немедленно батюшку учить. Это вы батюшка делаете не так, и это неправильно. "А почему это, батюшка, Вы монах, а мясо едите?" Батюшка аж взвивался. "А что я тебе должен здесь есть? Здесь и магазина на пятьдесят километров нет, да и если бы и был, в нем все равно шаром покати. Это если бы я в монастыре жил, там бы харчевался, а здесь я один, на приходе. Да и в монастыре, в Валаамском, во время голода, монахи коров всех съели". "А вот батюшка, баню Вы топите, это ж какими же Вы дровами ее топите? Разве такими дровами топят? Надо бы яблоней топить!" Батюшка, как подпрыгнет, да как закричит: "Да где ты здесь встречал яблоню-то!? В этом краю их уже лет тридцать как нет!". "Батюшка, а почему Вы, монах, а в доме держите собаку, разве монаху так можно делать?" Батюшка действительно держал здоровенных собак для охраны и всегда очень нежно к ним относился, они свободно бегали по дому, а батюшка делился с ними последним куском. Но собаки были злые, и прежде чем попасть к батюшке в дом, любой посетитель должен был сначала докричаться до него из-за забора, а потом пережить несколько неприятных минут, пока батюшка привязывал собак. Дорога во Внуто Раз в сутки из Москвы, с Савеловского вокзала ходил поезд до Ленинграда. На этом поезде надо было доехать до станции Анцыферово, а оттуда пешком десять километров по лесу до деревни Внуто. Какое счастье была эта дорога! Особенно в зимнее время. Мы приезжали рано утром и когда слезали с поезда у всех начинали кружиться головы от чистого воздуха, насыщенного ароматом зимнего леса. Мы входили в лес, усаживались на поваленном дереве, и долго пили крепкий, сладкий чай из термосов. А потом устремлялись в путь. Но собаки были не только в доме батюшки. На нашем пути вдоль дороги пролегал совхоз в котором развелось в один год видимо-невидимо собак. И вот подходим мы, нас было человек шесть, к совхозу и видим, что навстречу нам вылетает с лаем целая стая. А собаки там все здоровые, похожие на лаек. Самый опытный среди нас собачник говорит: беремся за руки, строимся в карэ и идем в ногу, не обращая на собак никакого внимания. Вот это был поход! Совхоз был длинный-предлинный, вытянутый вдоль дороги, и от каждого дома отделялся пес и бросался к нам. Они увивались вокруг нас, а их зубы клацали прямо около наших рук. Так мы строем, как корабль среди волн, прошли это село. Сразу за совхозом начинался огромный спуск, превратившийся в каток. А мы везли, как всегда, большое количество продуктов, которые мы тащили на санках. И вот продукты в сторону, мы все садимся на санки и со страшной скоростью устремляемся вниз. У кого-то санки переворачиваются, и он падает в снег. Вот это гонки! После этой горы еще несколько километров до Внуто. Вот показывается верхушка деревянного храма. Мы отставляем вещи и кладем поклоны. Скоро и батюшкин дом. Поезд обратно, в Москву отходил в одиннадцать часов вечера, и мы совершали тот же путь уже поздно в полной темноте. Но шли уже бодро, налегке, и собаки в совхозе прятались ночью. Если же небо было ясным, светили звезды, кругом посверкивал белый, чистый снег, и ночь не казалось такой темной. Какие только разговоры не велись под этими звездами! Бердяев, Флоренский, вера и наука, а какие экскурсы в историю мы совершали! Так незаметно доходили до станции, где в натопленном зале покупали билеты. Скоро поезд, который стоит две минуты. А там обратно в Москву, в другой мир. Исповедь Батюшка очень раздражался, когда его почитали за старца, или называли старцем. Он считал, что старцев ныне на земле русской нет. Но и вправду, отец Иосиф старцем называться не может. Он, например, никогда не исповедовал (многие, я знаю, считали эту практику крайне неправильной и категорически отказывались к нему из-за этого ездить). Исповедь в его храме была общей, — без произнесения каждым слов. Но... Перед началом исповеди батюшка говорил слово, или проповедь. И как говорил! Никогда в жизни я не достигал большей силы покаяния, большего осознания собственной греховности, чем в те минуты, когда, после батюшкиных слов, преклонял голову под его епатрахиль. Конечно, некоторые добивались того, чтобы батюшка выслушивал их исповедь в приватной обстановке, но, по-моему, эти исповеди оставляли его равнодушным. Как только мы начали к нему ездить, он сказал одному из нас так несколько примеряясь, полувопросительно-полуутвердительно: "на тебе нет грехов, которые я не смог бы отпустить". Когда начали восстанавливать Валаамский монастырь, патриарх Алексий II предложил отцу Иосифу ехать туда духовником. Определенный резон был — уехать на все готовое и самому не заниматься этим огромным хозяйством, не заботиться о своем пропитании. Но батюшка отказался. Потом, рассказывая об этом, он говорил: "Ну да, знаю я это, будут целый день монахи бегать и на ухо: шу-шу, шу-шу. Нет, уж лучше здесь!". Деревня Внуто Батюшка признавался, что хоть он и монах, но никогда не хотел жить в монастыре, а всегда, с самой молодости мечтал об отдаленном приходе. Но, надо сказать, что служба эта во Внуто у него поначалу не заладилась. Здесь в 50-начале 60-х годов правила старостиха. И какая старостиха! Деревня тогда-то еще была вполне живая, и народ был, и хозяйство. Это вам не 80-е годы — три жилых дома со старухами, окромя батюшки! Так вот эта старостиха кушала настоятелей, как хотела. "Дьявол в юбке! Прости Господи", — говорил батюшка. Начал отец Иосиф с ней бороться. Долго это продолжалось, с переменным успехом, но все-таки он ее одолел. "Правда", — усмехался он, — "она к тому времени и здоровьем несколько ослабла". Один на горе Можно спросить: что же было в отце Иосифе? Что мы все в нем находили? Конечно, его потрясающие рассказы, его жизнь, похожая на роман. Но сейчас, по прошествии нескольких лет со дня его смерти, меня преследует все чаще и чаще одно воспоминание. Вы знаете, в 60-80 е годы мы все делали коллективами. Ходили в походы, пели песни, ругали на кухнях советскую власть, потом коллективами приходили в церковь. А он был один. Представьте себе на секунду: Валдай. Русская Швейцария. Глубокая зима. Гора, с которой во все стороны видно на десятки километров. Вокруг горы и впадины, большие и маленькие, и в них покрытые льдом озера. И леса, леса, бесконечные леса вокруг. Сколько бы ты ни всматривался, ты не увидишь кругом жилья, горящего огонька. Нет никого и в храме, который стоит на горе, хотя сегодня двунадесятый праздник. Только седой маленький старичок в рясе и полушубке, забирается на колокольню и начинает звонить. Звонит очень долго. Потом идет в храм, в котором растоплены две огромные печи и начинает служить. Один. Он и Бог. Эти воспоминания написал Г.Л. Андреев (1.01.01). Некоторые из бывших прихожан отца Иосифа обещали дополнить их и своими воспоминаниями.

 
Должности и места служения

настоятель Храм в честь Успения Пресвятой Богородицы в д. Внуто	1961 г. 20 век   —   16.08. 1993 г. 20 век

 
Библиография

1	Кульпинова Т.. Старец Иосиф [Софронов]. София. Новгород. 1992 . (февр.). с. 6-7.